Земля шорохов - Страница 44

Первым живым существом, которое я увидел, была длинная тонкая древесная змея. Она прошмыгнула мимо меня к отверстию, которое караулил Хельмут.

Когда я сообщил ему об этом и попросил поймать ее, он скатился с лестницы, отпустив набор сочных австрийских ругательств. К счастью для него, змея нашла в потолке щель, и больше мы ее не видели. Я упрямо пополз дальше, потревожив трех небольших скорпионов, немедленно бросившихся .к ближайшим дыркам, и восемь больших отвратительных пауков самого волосатого вида. Эти лишь слегка шевельнулись, попав в луч фонарика, и нерешительно застыли на месте. Но ни малейших признаков летучих мышей нигде не было. Не найдя даже их помета, я был совершенно обескуражен и уже начал злиться на летучих мышей вообще и на вампиров в частности, как вдруг луч моего фонарика выхватил из темноты какое-то существо, которое сидело на поперечной балке и злобно на меня смотрело. Я тотчас забыл обо всех вампирах.

В светлом круге луча фонарика сидела карликовая сова – птица размером не больше воробья. Она глядела на меня круглыми желтыми глазами с молчаливым негодованием священника, который в середине службы вдруг обнаружил, что органист пьян. У меня есть пристрастие к совам всех видов, а карликовых я любил больше всего.

Меня, наверно, привлекает их крохотный рост в сочетании с полнейшим бесстрашием; во всяком случае, я решил во что бы то ни стало добавить эту сову к своей коллекции. Направляя луч фонарика прямо ей в глаза, чтобы она не видела моих движений, я осторожно поднял руку и быстро набросил на нее тряпку. Сова вскрикнула от негодования и дико затрепыхалась, запустив сквозь тряпку мне в пальцы свои маленькие, но острые коготки. Положив фонарик на пол, я крепко закутал сову в тряпку, сунул за пазуху и ради пущей предосторожности застегнулся. Потом, еще раз убедившись, что летучих мышей на чердаке нет, я стал пробираться обратно к выходу. С совой за пазухой ползти на животе было по меньшей мере трудно, и мне пришлось пропутешествовать на спине. Это дало мне возможность превосходно рассмотреть пауков. Теперь они казались мне величиной с суповую тарелку, и каждый из них был готов свалиться на меня при любом моем неосторожном движении. Потрясенный их страшным видом, я старался держаться подальше от самых больших и самых волосатых. Наконец я добрался до отверстия и выкарабкался на свет.

К моему удивлению, поимка карликовой совы потрясла и восхитила охотников. Я ничего не понимал, пока мне не объяснили, в чем дело. В Аргентине существует всеобщее поверье, что стоит заполучить эту маленькую птичку – и вам привалит счастье в любви. Это был ответ на вопрос, который занимал меня вот уже несколько недель. В Буэнос-Айресе на птичьем рынке я увидел карликовую сову в клетке. Ее владелец запросил за нее цену настолько фантастическую, что я хохотал над ним, пока не понял, что он и в самом деле хочет получить такие деньги. Торговаться он отказался, и когда я отошел, не купив птицу, он даже бровью не повел. Через три дня я пришел снова, решив, что теперь продавец будет более покладист, и узнал, что он продал свою сову, и именно за ту цену, которую просил за нее. Это показалось мне невероятным, и я никак не мог придумать удовлетворительного объяснения. Но теперь я понял, что цену мне перебил какой-нибудь деревенский парень, домогавшийся девичьей любви; мне оставалось только пожелать, чтобы сова принесла ему счастье.

Это была наша последняя ночь в горах, и я решил во что бы то ни стало поймать вампира, если он хоть чуть-чуть поколеблет ночной воздух. Я даже решил использовать самого себя вместо приманки. Это, кстати, позволило бы мне проверить, правда ли укус вампира безболезнен, как об этом говорят.

Когда все отправились в свой безвоздушный будуар, я приготовил себе постель как можно ближе к лошадям, но не настолько близко, чтобы отпугнуть мышей, и завернулся в пончо, оставив одну ступню снаружи. Я где-то читал, что вампиры очень любят человеческие конечности и особенно большие пальцы ног. Во всяком случае, это была единственная часть тела, которой я был готов пожертвовать во имя науки.

Так я лежал в лунном свете, вглядываясь в лошадей, а моя ступня замерзала все больше и больше, и я начал бояться, а вдруг замерзший большой палец человеческой ноги не понравится вампирам. Из темного леса доносились слабые звуки ночи, миллионы цикад без конца плотничали в подлеске, стучали, пилили, ковали крошечные подковы, практиковались в игре на тромбоне, щипали струны арфы и учились пользоваться маленькими пневматическими дрелями. На верхушках деревьев хрипло, словно мужской хор, готовящийся к концерту, прочищали свои глотки лягушки. Все (в том числе и моя ступня) было великолепно освещено луной, и только летучих мышей нигде не было видно.

В конце концов у меня появилось такое ощущение, словно мою левую ступню отправили со Скоттом на полюс и бросили там. Я втянул ее под теплое пончо и выставил вместо нее правую ногу. Лошади, залитые лунным светом, тихо стояли с опущенными головами, изредка перемещая тяжесть тела с одной пары ног на другую. Желая размять ноги, я встал и заковылял к лошадям, чтобы рассмотреть их при свете фонарика. Ни одну из них не укусили. Я вернулся на место и продолжил самоистязание. Чего только я не делал, чтобы не заснуть: без конца курил сигареты под пончо, составлял в уме в алфавитном порядке списки всех южноамериканских животных, которые только приходили мне на ум, и когда все это уже помогать перестало и я начал засыпать, я стал думать о превышении своего кредита в банке. Это последнее средство разгоняет сон успешнее всего. К тому времени, когда рассвет стал одолевать черноту неба, сна у меня не было ни в одном глазу, но зато появилось такое чувство, будто в росте национального долга виновен лишь я один. Как только стало достаточно светло, чтобы видеть без фонарика, я заковылял к лошадям, желая осмотреть их для успокоения совести. И не поверил своим глазам – шеи двух лошадей были разрисованы алыми полосами крови. Ведь я не спускал глаз с этих лошадей (великолепно залитых лунным светом) всю ночь и дал бы голову на отсечение, что ни одна летучая мышь какого бы то ни было вида не появлялась возле лошадей и за сотню ярдов. Сказать, что я был огорчен – это значило бы выразиться слишком мягко. Мне казалось, что мои ноги могут отвалиться от одного прикосновения к ним, страшно болела голова, и вообще я чувствовал себя, как соня, вытащенная из норы в середине октября. Луна и Хельмут, когда я разбудил их, решили, что это справедливое возмездие за мои плоские шуточки по поводу паразитов. И только позавтракав в унылом, полусомнамбулическом состоянии и приступив к третьей чашке кофе, я вспомнил одну вещь, которая взволновала меня чрезвычайно. В своем стремлении поймать летучих мышей и испытать на себе воздействие их укусов я совершенно забыл, что вампиры могут быть носителями бацилл бешенства. Если бы вампир меня укусил, то мне пришлось бы пережить по меньшей мере интересные последствия. Вакцина против бешенства чрезвычайно болезненна, и, пока ты не окажешься вне опасности, в тебя будут вкачивать ее в огромных количествах. Я не знаю, необходимо ли это или просто врачи имеют долю в доходах фабрикантов вакцины, но я знаю одно (от людей, испытавших это удовольствие), что такая процедура очень неприятна. Шансов получить бешенство от вампира именно в этой местности было немного, но даже в этом случае следовало бы подумать о грозившей мне профилактической инъекции; всякий, кто читал описание страданий от бешенства на последних стадиях развития болезни, кинулся бы поспешно в ближайшую больницу.