Земля шорохов - Страница 48

– Я узнал только, что его зовут Коко и что все называют его loco,–сказал Луна.–Но, может быть, ты хочешь поехать и познакомиться с ним.

– Хорошо,– сказал я, ничего не имея против того, чтобы хотя бы на время бросить свою хлопотную плотницкую работу.– Только подожди, пока я накормлю животных.

– Ладно,– ответил Луна и, почесывая брюхо Хуаните, терпеливо лежал на лужайке, пока я заканчивал свой обычный урок.

Деревня оказалась большой и беспорядочно застроенной. У нее был странный мертвенный вид. Бревенчатые дома содержались плохо и были грязны. Кругом было пыльно и уныло. Коко здесь знали, видимо, все, потому что, когда мы спросили в местном баре, где он живет, поднялся лес рук, все заулыбались и заговорили: "А, Коко", словно речь шла о деревенском дурачке. Следуя в указанном направлении, мы довольно легко отыскали дом Коко. Очень примечательно, что по сравнению с остальными домами деревни он был ослепительно чист и сверкал, как драгоценный камень. Через опрятный палисадник к крыльцу вела настоящая дорожка из гравия, аккуратно выровненного граблями. Мне очень захотелось познакомиться с деревенским дурачком, живущем в таком чистеньком доме. Мы похлопали в ладоши, и появилась хрупкая смуглая женщина, похожая на итальянку. Она оказалась женой Коко и сказала, что его нет дома – днем он работает на лесопилке. Луна объяснил, чего я хочу, и лицо женщины просветлело.

– О, я пошлю за ним кого-нибудь из детей,– сказала она.– Он никогда не простит мне, если не встретится с вами. Пожалуйста, пройдите и подождите немного в саду... он придет через минуту.

Сад за домом был так же ухожен, как и палисадник, и в нем, к своему удивлению, я увидел два добротно сделанных и просторных вольера. Я с интересом заглянул в них, но они оказались пустыми.

Запыхавшийся Коко прибежал очень скоро. Он остановился перед нами и снял соломенную шляпу. Это был невысокий, хорошо сложенный человек с угольно-черными курчавыми волосами, густой черной (необычной для Аргентины) бородой и тщательно подстриженными усами. Его черные глаза горели от волнения, когда он протянул свою красивую смуглую руку мне и Луне.

– Добро пожаловать, добро пожаловать,– сказал он,– простите, я не очень хорошо говорю по-английски... у меня не было возможности практиковаться.

Меня поразило, что он вообще может говорить по-английски.

– Вы даже не представляете себе, что это значит для меня, – возбужденно говорил он, пожимая мне руку,– поговорить с кем-нибудь, кто интересуется природой... если бы моя жена не послала за мной, я никогда не простил бы ей... я не верил своим ушам, когда сын сказал мне, что меня хочет видеть англичанин, к тому же интересующийся животными.

Он улыбнулся мне, с его лица не сходило выражение благоговения перед случившимся чудом. Можно было подумать, что я явился к нему, чтобы предложить ему пост президента Аргентины. Меня приветствовали, словно ангела, только что спустившегося с небес,– я был так ошеломлен этим, что почти потерял дар речи. Сведя вместе двух одержимых, Луна, очевидно, решил, что выполнил свою миссию.

– Ну,– сказал он,– я пойду поработаю. Увидимся позже.

Он удалился, напевая себе под нос, а Коко взял меня под руку так осторожно, словно трогал хрупкое крыло бабочки, и повел по ступенькам в дом. Его жена приготовила чудесный, очень сладкий лимонад, мы сидели за столом и пили его, а Коко занимал меня разговором. Он говорил не спеша, спотыкаясь на трудных английских оборотах. Узнав, что я знаю испанский достаточно хорошо, чтобы следить за смыслом, он иногда переходил на свой родной язык. У меня было такое чувство, будто я слушал человека, к которому после многих лет немоты вернулся дар речи. Он очень долго жил в собственном замкнутом мире, потому что ни жена, ни дети, никто в грязной деревушке не мог понять его интересов. Он не верил своим глазам – вдруг откуда-то явился человек, который может согласиться с ним, что какая-нибудь птица красива, а животное интересно; человек, который, наконец, наяву может говорить с ним о его сокровенном,– ведь никто из окружающих не понимает этого языка. В течение всего разговора он смотрел на меня растерянно, на его лице были и благоговение и страх: благоговение оттого, что я сижу перед ним, страх оттого, что я могу вдруг исчезнуть, как мираж.

– Больше всего я занимаюсь изучением птиц,– сказал он.– Я знаю, что по птицам Аргентины имеются справочники, но кто знает о них хоть что-нибудь? Кто знает об их брачных играх, о строении их гнезд? Кто знает, сколько яиц они кладут, сколько у них бывает выводков, мигрируют ли они? Ничего об этом не известно, а это главная проблема. И в этой области я стараюсь помочь науке, как только могу.

– Это главная проблема во всем мире,– сказал я,– мы знаем, какие существа есть на свете, вернее, большую часть их, но ничего не знаем об их повседневной жизни.

– Не хотите ли вы пройти в комнату, где я работаю? Я называю ее кабинетом,– пояснил он и добавил умоляющим о пощаде голосом:– Он очень маленький, но это все, что я могу себе позволить...

– Я с удовольствием посмотрю его,– сказал я.

Все еще волнуясь, он повел меня к маленькой пристройке. Дверь ее была на крепких запорах. Доставая ключ, он улыбнулся.

– Я никого не пускаю сюда,– объяснил он,– они ничего не понимают.

До сих пор меня поражал энтузиазм Коко, когда он говорил о жизни животных. Но теперь, в его кабинете, я был более чем поражен. Я не мог вымолвить ни слова.

Кабинет был футов восемь на шесть. В одном углу стоял шкаф с выдвижными ящиками. В нем помещалась коллекция тушек птиц и мелких млекопитающих, яйца различных птиц... Была в кабинете и длинная низкая скамья, на которой Коко набивал чучела, а рядом с ней – грубо сколоченный стеллаж, на котором стояло четырнадцать томов естественной истории, частью на испанском, частью на английском языках. Под маленьким окном стоял мольберт с незаконченной акварелью птицы, тушка которой лежала тут же, на ящике.